Здесь, в Донбассе, для человека, живущего в России, многое казалось непривычным, словно вытянутым из далёкого прошлого. Для меня же наоборот непривычной была та жизнь, что осталась на Большой земле. А то, что я видел здесь, было как раз хорошо знакомо. Словно никуда и не уезжал из родного города. Словно то время, что у меня украла зона, никогда не существовало….
Мы все родом из России. Потому, что Россия — это не просто страна на карте мира. Россия — это мир. В разное время он назывался по-разному: Русь, Великое княжество Московское, Московское Царство, Российская Империя, СССР, Российская Федерация… не важно.
То и дело враги приходили на эту землю с войной. Время от времени вся Россия или какая-то её часть оказывались под чужой властью. Триста лет татаро-монголы брали свой ясак; долгие годы польские паны стремились превратить русских в своих холопов; Наполеон сжёг Москву; Гитлер душил в тисках блокады Ленинград.
А Русь жива, как говорил Александр Невский тысячу лет назад (ладно, почти тысячу). Жив русский дух, никуда не делся
Нас здесь много — людей со сломанными судьбами, тех, по кому стальным катком прошли девяностые с их беспределом, чья судьба была сломана, как молодая берёзка, воспетым немецкой группой «Scorpions» ветром перемен. Наша жизнь и так уже искалечена, потому смерть не кажется нам такой уж страшной. Реальность бывает пострашнее смерти…
Открою вам маленький секрет. Русский солдат, если надо, без труда умрёт за Родину, но что нас всегда отличало от камикадзе, например, сами смерти не ищем. Мы с ней, конечно, по несколько раз в день здороваемся, но в гости не зовём. Можешь жить — живи; надо умереть — умирай. А вообще, от живого солдата толку больше, чем от мёртвого…
Волки не нападают на человека, он для них непонятен, а всё непонятное пугает. Но есть одно исключение — если звери наедятся человеческой мертвечины, они теряют врождённое уважение к человеческой жизни. В каждом обществе есть люди, которых можно сравнить с волками. Пока общество сильное, они не проявляют своё хищное нутро, но стоит государству отпустить поводья, начинают звереть. Они пробуют насилие. Сначала маленькое, психологическое. Потом, собравшись в стаи, начинают нападать — толпой на одного. Потом, когда первые жертвы, корчась в луже крови, замирают под ударами, в мозгу этих монстров что-то окончательно рвётся, и все установки цивилизации для них перестают существовать.
«Не убей», «не укради», «не насилуй» — люди следуют этим заповедям только до тех пор, пока боятся, а когда страх уходит, они убивают, насилуют, берут чужое — потому, что могут.
Воспоминания. Эти незваные гости приходят тогда, когда, кажется, это совсем не к месту. Например, когда ползком и короткими перебежками пытаешься пересечь полностью зачищенную от строений зону между застройкой и одинокой многоэтажкой-маяком, на которой засели нацисты.
Убивать спящих, конечно, как-то неправильно… А что правильно на этой войне? Что части нашего большого народа внушили, что они — особенные, а мы — враги? Что парень, который Девятого мая возлагал цветы к памятнику Неизвестному солдату, чья мама, может быть, сейчас стоит среди тех, кто охраняет Лавру от раскольников, делает себе татуировку с символом, общим для сатанистов и эсэсовцев? Или то, что артиллерия якобы суверенной страны обстреливает свои же города? Про остальное молчу, я в рубрике «их нравы» такое могу рассказать, волосы дыбом встанут даже у лысого…
Память — как удары током. Картинки из прошлого вспыхивают одна за одной — будто вчера всё это было, а ведь уже прошло почти сорок лет — целая жизнь, которая, наверно, могла бы быть совсем другой…
Сучья война. Можно сколько угодно считать бандеровцев демонами — они даже хуже, чем демоны, правда. Нелюди, выродки, чудовища… но когда-то эти чудовища были нашими братьями, и не только по крови. И тот человек, чьё тело сейчас вздрагивает у моих ног в последних предсмертных конвульсиях, когда-то, возможно, прикрывал мою спину.
Войну нельзя описать в книге, про неё невозможно снять кино — получится лишь бледное подобие. Глядя на фото незнакомого человека, вы можете получить представление о его внешности, но о его характере, повадках вы не узнаете. Фото не скажет вам, что он любит, чего боится, чего хочет…
Так и с книгами и фильмами о войне. О войне можно узнать, её можно увидеть, услышать, но никакая книга, никакой фильм не позволит вам её почувствовать, как чувствуем её мы здесь. Мы погружены в эту войну, как рыба в воду; она — наше прошлое, настоящее и будущее, и глядя на пробоины, оставленные в стене пулями КПВТ бандеровцев, я вспоминаю такие же отметины на стенах афганских дувалов. Там всё было не так, как здесь, но эта война — как будто продолжение той, давнишней…
Некоторых людей судьба упорно загоняет в жернова. Почему? Кто знает? Может, за какие-то грехи предков, может — потому, что, если такого человека не остановить, он станет кровожадным зверем.
Я мог бы стать бандитом, беспредельщиком. Или подсесть на наркоту. Или словить нож или пулю на разборках. Мог бы даже, опять-таки, оказаться за решеткой, но уже за дело с грехом на душе. Может быть, Господь лучше нас знает, что нам нужно? Возможно. Может быть, кому-то полезно попасть в жернова?
